YOI

Все еще флэшмоб
Флешмоб давно ушел по скользкой, графоманская радость, все под контролем, мужики, все заявки в работе и почти готовы.
Сюда я выношу достаточно срамной проект по кацудну.

Традиционно большое предисловиеМне очень нравится фатализм в фэндоме в отношении кацуднища. Эти двое могут быть кем угодно и где угодно, в любом времени и пространстве, они могут жениться и разводиться, помирать и не помирать — и все равно будут вместе. В горе и в радости, в болезни и во здравии.
Я соединила обещанное Приморской давно просроченное поздравление и давний заказ Арчи на age!au, где матерый и многократный Юри приезжает тренировать юного и неопытного, но очень многообещающего Витю. Реверс получился вплоть до мелочей, в том смысле, что у нас даже есть Минами в роли Юры Плисецкого и Юра Плисецкий в роли Пхичита.
Все прочие остаются на своих местах, ау только в том, что Вите шестнадцать в канонном таймлайне. И я не ставлю ООС Юри, потому что мне видится несколько иной склад характера у него в отсутствии бога, на которого можно было бы молиться с детства.
Самой интересно, куда вывезет, если честно, и доедет ли.
У волшебника Сулеймана все как всегда - я не шарю в фигурке, но пишу, я не умею в психологию, но пытаюсь, я боюсь читателей и потому выкладываюсь. Во имя экстрима (с)

Драма, АУ, планируется R, underage, пилотная серия. Нецензурные слова, Вите надо выйти, да, Витя пьет, нет, Юри нет. Юри-мудак. Ничего не меняется по существу.

Звенит январская вьюга

1.Мальчик был тяжелым. Под влажно-теплой тканью тонкой рубашки угадывались острые лопатки и цепь позвонков, падающая в гибкую впадину на пояснице. Юри вздохнул и, поймав хвост рубашки, затолкал ее в пояс брюк, провел ладонью по узким плечам, чуть толкнул:
— Садись. На тебя смотрят.
— Куда ж они денутся, — самоуверенно отозвался мальчик и отчетливо всхлипнул. Юри похолодел изнутри и осторожно сжал его плечо крепче — круглое, оно легло в ладонь идеально, как ладная девичья коленка в чьей-то другой жизни. Жизнь эта была явно получше, чем его собственная, интереснее и ярче, чем жизнь трехкратного чемпиона мира по фигурному катанию. Если бы кто спросил, на что похожа на самом деле жизнь, которая называется так витиевато, это был бы разговор не на один час,— но никто не спрашивал. Все чаще фотографировали. Иногда до Юри долетали отголоски чего-то большего, лучшего, и он устал пытаться ловить их за пестрые блестящие хвосты. Плечо в руке было всего лишь плечом — крепким и тощим плечом ревущего русского подростка. Пхичит бы сейчас без изысков заявил, что Юри надо выпить, Крис бы уточнил, что также не помешало бы потрахаться. Юри бы покраснел и послал обоих. Если бы дело было только в этом…
Мальчик сел ровнее, когда приказ запоздало дошел до него, и опустил тяжелую голову на плечо Юри. Вздохнул.
— Не выдавай меня.
— Не выдам, — пообещал Юри, теряясь в догадках, кому не надо было выдавать этого мальчишку. Он не мучился чувством смутного знакомства, он знал это круглое лицо с нежной белой кожей и горящими ушами и щеками, фирменную копну светлых волос и голос — всегда звонкий, сейчас он хрипел, потравленный изрядной порцией шампанского. Юри хотелось взять его за плечи и как следует встряхнуть. Получилось взять за плечи и только приобнять, приласкать, успокоить.
Имя у мальчика было непроизносимым, Юри не называл его даже в мыслях, чтобы они текли спокойнее — так было быстрее, проще думать, соображая, что делать с нелепой проблемой. Проблема. Вот, хорошее слово.
Мальчик шел к своему первому успеху во взрослых на замечательной скорости — Юри не мог не следить за ним, уж больно у Русской Надежды был экстравагантный вид, стиль катания и образ. Мальчик добрался до Финала Гран-При — болезненно бледным и чуть испуганным, так вышло, что Юри увиделся-то с ним только в Финале.
Мальчик упал два раза и чудом уцепился за шестое место. Неплохо для дебютного года, все шансы выйти на Чемпионат Мира…
Мальчик плакал в его пиджак и пьяно икал. Юри поднял тяжелую руку и растерянно погладил его по макушке.
— Ничего, — сказал он, прочистив горло. — Такое бывает. Все падают. Не все встают. Ты встанешь. Я следил за тобой. Ты встанешь обязательно. Если больше не будешь так пить.
— Почему? — он опять икнул. Юри не сразу нашелся:
— Пить плохо.
Гениально, Кацуки Юри. Блестящее наставление новому поколению. Прирожденный талант воспитателя.
— Не, не плохо, — не согласился собеседник. Диалог получался как никогда конструктивный. — Даже очень. Трезвым я бы в жизни к тебе не подошел. Страшно.
Юри знал, что в английском языке нет форм «ты» и «вы», но что это было «ты», он почему-то был абсолютно уверен.
— Я разве страшный?
До сегодняшнего дня он был твердо убежден, что дети его любят. Выяснилось, что если его любят дети Юко и малолетние фанатки — это еще не весь мир. Более того, именно русские дети любят его меньше всех. Закрадывалось подозрение, что как раз этой группе населения он сделал что-то лично. Не далее как четыре часа назад его явно обругал на своем языке угрюмый белобрысый паренек из русских юниоров, столкнувшись в уборной. Юри всего-то зашел руки вымыть, в самом деле. Ничего такого. Даже извинился, когда плечом задел. Теперь другой русский тинейджер обзывал его страшным. День не задался, вечер был не лучше. Юри поискал взглядом кого-нибудь, кто мог ему помочь. Мальчик выпрямился и уставился на него неожиданно трезвым взглядом. Утер нос кулаком и серьезно сообщил:
— Наоборот. Ты охуенный.
Юри огляделся. Пхичита здесь не было, Крис в дальнем углу зала болтал со своим хореографом. Оба были сильно навеселе, но никто не вел себя так. Юри воззвал к своему снисхождению — его визави было шестнадцать, он был разбит и подавлен.
— Спасибо, — сказал Юри на всякий случай и снова быстро отвел глаза от поднятого к нему лица. Мягкие детские черты обрели под воздействием какой-то пока неведомой эмоции строгость и потешную решительность. Юри тоже некогда был подростком. Он не ждал от этого выражения лица ничего хорошего.
— Ты можешь звать меня «Витя».
— Я знаю, — брякнул Юри. Викутору Никифоробу. Россия, шестнадцать лет. Попробуй выговорить это с первого раза. Годы практики.
— Так зови.
Юри не стал спрашивать, зачем. Этикет требовал от него ответной любезности.
— Ты можешь звать меня Юри.
— Я так рад, — проникновенно сказал Витя. У него заплетался язык. — Ты не представляешь. Даже отдаленно. Юри. Ю-ри. Ю-у-ури.
— Витя, — тщательно выговорил Юри. — Тебе надо на воздух. Идем.
— Нельзя, — тут же бодро сказал Витя. Называть его Витей действительно оказалось не в пример легче. Русские имена были удивительны. Виктор — сложно. Ви-тя, почти как Вик-тян, — пара пустяков.
— Почему нельзя?
— Я несовершеннолетний, — Витя вспыхнул, как будто на лицо плеснули краской — размашисто, от уха до уха. Юри уставился и потерял слова. Витя помолчал и растерянно добавил: — Хотя тебе можно все, я не против. Куда пойдем?
Юри укусил себя за губу и зажмурился изо всех сил.
— Туда, где тебе станет легче. Или туда, где я могу передать тебя на руки твоему тренеру…
Это было ошибкой. Витя вцепился в его пиджак мертвой хваткой и сунулся к лицу, полыхнув распахнутыми глазищами:
— Ты обещал меня не выдавать! Он меня убьет!
— Как же тебя можно убить, — удивился Юри. Витя вызывал целый спектр странных желаний, например, ему хотелось влепить крепкую затрещину и сунуть в ведерко со льдом для шампанского. Или обнять и укачивать, напевая. Или собрать рассыпанные по плечам волосы и стянуть резинкой, чтобы перестали прятать лицо и гладкий высокий лоб. «Это старость, Кацуки», — сказал Юри сам себе с грустью. Как бы то ни было, последним желанием в отношении Вити была бы жажда убийства. Тем более, мальчишка так проникновенно умер сегодня на льду — даже не переигрывая ни капли. Лег и застыл, рассыпав волосы, только грудь вздымалась от скорости. Зрительские сердца полоснуло в едином порыве.
— А вот он знает, — Витя ткнул пальцем куда-то в толпу. Потом резво вздернул себя на ноги и качнулся — Юри дернулся подхватить и не успел. Витя, волнуясь как спелая пшеница, шагнул к танцующим и заорал что-то по-русски. Юри прикрыл глаза. Ответственность не заскреблась в душу — до сегодняшнего банкета он не говорил лично с Витей ни разу, зная своего самого юного оппонента, таким образом, минут пятнадцать. Но что-то дернулось, заныло в нем. Юри провожал взглядом спину в белой рубашке и думал, что надо выпить. И уходить. И с банкета, и вообще.
Принятое им решение становилось крепче и крепче, короткий и крайне невнятный разговор с Витей будто завязал невидимый узелок. Были люди, которым это нужнее, которые погибнут на льду и родятся заново много раз, которым вдохновения не занимать, в отличие от Юри. Пустого, усталого, скучного. Унылого.
Он думал, что знает, зачем катается. Но чем больше катался, тем страшнее ощущал странную белую пустоту там, где у других были причины — мечта, цель, кумир, в конце концов. Юри катался, потому что не умел больше ничего. За несправедливость раздачи причин и следствий хотелось выпить — ему дали, а ему не надо. Иные бы за такое везение убивали.
Он позвонит Юко после Чемпионата Мира. Нишигори будет счастлив, мама спокойна, отец доволен, Мари поддержит в любом начинании, Минако… Минако привыкнет. Зато тройняшки обрадуются. Шутка ли — личный тренер — трехкратный чемпион.
Юри смотрел, как в море людей мелькает белая рубашка. Витя тряс волосами и что-то кричал, подпевая музыке. Юри невольно улыбнулся. И почти засмеялся, когда Витя выцепил откуда-то своего потрепанного земляка, старого знакомого Юри. Юри напряг память, чтобы не называть его «мальчиком из уборной». Юрий. Юрий Плисецкий, пятнадцать лет, в следующем сезоне выходит на взрослые. Плисецкий орал и отбивался, норовя засветить Вите в глаз, потом, отчаянно оглядевшись, сдался и разрешил утанцевать себя в центр площадки. Белая и синяя рубашки пестрели и смешивались, две светлых макушки приметно мелькали в танце. Им хлопали и свистели, музыка ускорилась и сменилась. Юри наблюдал, не отрываясь, постукивая в такт ногой. Витя уронил Плисецкого в дурашливый прогиб, сердце быстро стиснуло — «убьются!» — и отпустило. Плисецкий был упоительно трезв и настроен воинственно, наверное, всё было под контролем. И вокруг было полно взрослых.
Всё было в порядке. Юри чувствовал спокойствие от своего решения, навалившееся бетонной плитой, но почему-то все равно пульс стучал в ушах и предательски потели руки.

— Юри, это тоже Юри! Представляешь, как прикольно!
— Пошли, алкота, ты заебал.
— Ю-ри, он только ругается, а так-то он добрый! У него ко-тик и сам он как котик!
— Ты завалишься сегодня, или тебе табло поправить?
— Он ждет — не дождется, когда сможет меня прогнуть, да, Юрочка? Вот ведь будет тогда баттл! Но Юри все равно нас уделает, Юрец, вообще без вариантов! Да? — Витя выдрался из цепкой хватки Плисецкого и плюхнулся на диванчик рядом с Юри. Плисецкий остался стоять, красный как форма его сборной. Галстук он куда-то девал, волосы растрепались от танцев, в глазах полыхала жажда крови. Юри приветливо улыбнулся, чувствуя, как в животе медленно шевелится и разворачивается паника. Он кашлянул и протянул руку:
— Кацуки. Так будет проще. Мы уже знакомы, Юрий.
Ладонь крепко и уверенно стиснуло. Плисецкий кивнул ему, презрительно поджав губы, потом, тушуясь, дернул подбородком:
— Поможешь этого… оттащить? Я не знаю, зачем он так надрался.
— Знаешь, — возразил Витя и удобно откинулся на спинку дивана. — Я тебе говорил. В раздевалке, помнишь? Ты еще сказал, что я гомик.
Плисецкий почему-то покраснел еще сильнее, хотя Юри сомневался, что это возможно.
— Все, пауза. Пошли, проветришься.
— Я пробовал, — тихо сказал Юри. Витя радостно закивал:
— Яков сказал мне, что если я попробую куда-нибудь смыться, он меня на хлеб и воду посадит.
Русские не забывали поддерживать репутацию самой суровой и беспощадной нации в мире. Юри растерянно улыбался.
— Можно попробовать позвать сюда вашего тренера…
— Нет, — хором сказали мальчики, и Витя прибавил:
— Ты не захочешь это видеть.
Юри не должен был бояться Якова Фельцмана, но он боялся. Плисецкий выругался вполголоса и закатил глаза, Витя встрепенулся и вскочил:
— Моя любимая песня!
Его унесло на поразительной скорости, Юри задерживал дыхание, ожидая, когда же он упадет, запутавшись в пьяных ногах. Витя ожиданий не оправдал. Он вернулся и дернул Плисецкого за руку:
— Айда.
Юри перевел дух. Нашел взглядом Криса и помахал ему. Крис отсалютовал ему бокалом, не распознав в жесте Юри просьбу о помощи. Юри снял с проходящего мимо подноса порцию шампанского и успел только пенку губами потрогать.
— Я тебя приглашаю.
Юри поперхнулся и поставил бокал на столик. Поднял взгляд. Витя стоял над ним, тяжело дыша, и блестел синими глазами. Юри сощурился. Снял и убрал в карман свои очки. Кашлянул.
— Танцевать?
— Ну да.
— Ты ведь несовершеннолетний. А я страшный.
— Не такой страшный, как Яков, — усмехнулся Витя. И снова — улыбка пьяная-пьяная, глаза — трезвые, спокойные, прохладные. Юри вновь напомнил себе, что не несет ответственности за этого ребенка, никак к нему не относится и не имеет ни права, ни обязанности взять это недоразумение за галстук и оттащить к тренеру.
— Хорошо, — улыбнулся Юри. — Что танцуем?
— А что включат.
— Один танец.
— Три.
— Один.
— Ладно, — Витя проявлял покладистость, перемежая ее с невыносимым упрямством и полным неуважением к старшим. Юри знал его час. И уже бесконечно устал и необъяснимо привык.
Не то чтобы ему нравилось, но он явно приобрел незабываемое впечатление.
— Что мне за это будет? — быстро добавил Юри. Витя не растерялся:
— Всё, что хочешь.
— Я хочу, чтобы ты прекратил пить и балагурить и после танца пошел в номер спать.
— Один танец — одно желание. А у тебя три.
С математикой у него всё было слишком хорошо для пьяного. Несовершеннолетнего. Спортсмена. Юри невольно улыбнулся.
— Последнее.
— Отлично, — Витя протянул руку. И тут же огорчился: — И вот моя любимая песня кончилась.
Любимую Витину песню исполняла Эми Уайнхаус, и Юри не мог не огорчиться тоже.

— Мою собаку зовут Маккачин, — говорил Витя заплетающимся языком. Юри скосил глаза. Для пьяного человека Витя прекрасно держался до этой секунды — речь ровная, походка твердая, движения на танцполе четкие и уверенные. После танца его словно перезагрузили с обновлениями системы — он начал заикаться и цепляться за предметы в поисках опоры. Юри прислонил его к стене, выискивая глазами тренера русской сборной. — Это пудель. Он совсем ребенок, хотя уже вымахал. Угадай, почему у меня пудель?
Юри поправил его, придержав за спину, и прикрыл глаза.
— Потому что пудели быстро учатся и в уходе не капризные?
Мари так и сказала однажды, вычитала в книге. Давно, лет десять назад. Мало для собаки. Достаточно, чтобы сегодня Юри возненавидел себя и русского мальчика Витю раз и навсегда, в один короткий болезненный миг.
— Не угадал, — хихикнул Витя и поймал его за пуговицу на пиджаке. — Еще подумай.
Юри перехватил его запястье и задержал руки так — во избежание происшествий. У Вити были тонкие руки, пульс забился в кольце пальцев. Юри переглотнул. Витя пристально прищурился:
— Ты думаешь?
— Я думаю, — подтвердил Юри. Он наконец заметил красное от гнева и быстрой ходьбы лицо Якова Фельцмана, нашел его взгляд и неловко улыбнулся. Облегчение должно было прийти к нему в эту же секунду, но оно запаздывало. Витя вывернул одну руку и положил на его щеку, заставляя посмотреть на себя.
— Ты не понимаешь, да?
— Что?
— У тебя пудель, — Витя говорил шепотом и облизывал высохшие губы. — И я тоже завел. Ему всего три года, но он вымахал уже…
— Понятно, — Юри снова сглотнул горький комок. Витя изучал его лицо сияющими глазами.
— Ты понимаешь? Пудель — и пудель.
— Я понимаю.
— Ты…
— Здравствуйте, — Юри выдохнул и разжал пальцы. Яков Фельцман кивнул ему и посмотрел строго, протянул руку:
— Поздравляю.
— С чем? — растерялся Юри. Витя хихикнул и спрятался за его спину. Дунул в ухо. Юри кашлянул, опомнился: — Прошу прощения. Спасибо.
— Витя, — строго сказал Фельцман и посмотрел поверх его плеча: — В номер. Пулей.
— Прощай, Юри, — сказал Витя и ушел, мазнув волосами по шее Юри. Юри подавил желание оглянуться. Он провел ладонью по затылку — осталось щекотное ощущение, призрачное и почти приятное, отвлекающее. Фельцман смотрел сверху вниз, молчаливый и внушительный. Юри уже приходилось с ним общаться, в прошлом году его ученик Георгий Попович вышел на мировое первенство и взял серебро. Юри тогда был пьян от радости, жал руки, улыбался, не запоминая лиц, но Фельцмана почему-то запомнил.
— Утомил?
— Прошу прощения?
— Витя, — Фельцман махнул головой неопределенно. — Неугомонный. Первые взрослые, несет парня. Вы уж извините.
— Что вы, — Юри заулыбался, — я все понимаю. Он…
Горло стиснуло. Юри поискал слова и нашел:
— Очень хорош. Прыжки…
— Знаю, — скупо рубанул Фельцман. — Не в них дело. Видели балл за компоненты?
Юри скорбно опустил глаза.
— Он растет.
— Да, — Фельцман повертел в пальцах свой бокал и поставил его на поднос проходящего мимо официанта. — Пойдем, покрепче чего, может?
И снова Юри безошибочно почувствовал этот невидимый переход на «ты».
— Я не пью.
— Я пью, — Фельцман похлопал его по плечу. — Идем, выпьем за твою победу. Я Челестино давно знаю, мужик хороший, ты знаешь, что мы катались с ним вместе в Калгари?.. Ох и год был, ох и год… Я тогда ногу сломал нехорошо, думал, всё, откатался…

— Ты не можешь так со мной поступить, — Крис расширил глаза и картинно коснулся пальцами переносицы. — Ты обещал.
— Я же не отказываюсь, — Юри мямлил и терялся. Уверенность, которую он демонстрировал на льду, на мировой арене, перед журналистами и зрителями, никогда не давалась ему легко. В присутствии Криса можно было расслабиться, но в последнюю неделю расслабиться не выходило категорически. — Мой уход никак не помешает мне помогать тебе и Пхичиту с шоу, и…
— Ты меня бросаешь, — подвел черту Крис и очаровательно улыбнулся. — Потому что ты выпил с Яковом Фельцманом и тебе сосватали его протеже.
Все было не совсем так. Совсем не так, если быть точным.

Юри действительно выпил виски, потому что было невежливо отказываться. Фельцман его восхищал. Юри слушал рассказы о старых Олимпиадах, победах и закулисных анекдотах, которые не были вымыслом, широко открыв глаза и рот — как в детстве. У Фельцмана был хороший английский и дар рассказчика. Его высокая и строгая спутница, в которой Юри, пользуясь опытом общения с Минако-сенсей, мгновенно узнал балерину, села рядом и укоризненно и молча наблюдала за происходящим весь остаток вечера. Когда Фельцман, устав говорить, замолчал, она расстегнула сумку и вынула свой смартфон. Поискала что-то и подвинула по столу. Фельцман шумно вздохнул и отвернулся. Юри, спросив разрешения, потянул к себе экран ближе, рассчитывая увидеть фотографию, но перед ним замерло видео.

— Ладно, допустим, — сказал он, поднимая глаза на Криса. — Сосватали. Но, если бы ты только видел…
У него не хватило духу сказать — я ухожу в любом случае. Для него не было особой разницы, куда уйти, по крайней мере, о различиях он не готов был говорить вслух. Крис сделал свои выводы, для него имело значение, что Юри уходит именно в тренеры, и именно в Россию.
«Ушел в Россию. Вернусь нескоро».

Юри помнил, как вцепился пальцами в край стола. Когда Витя Никифоров катал свою произвольную программу на Финале Гран-При, его не подвела техника, но подвело свое собственное тело, изменило чувство ритма, предала гибкость, покинул баланс — типичные признаки взросления, которое всегда было переломным моментом для спортсмена. Фельцман успел рассказать, что Витя пашет, как трактор, и треплет нервы им всем, но не сдается.
На видео Витя катался на домашнем катке, в ярком освещении, в простом спортивном костюме. Без музыки. Камера подрагивала — наверное, у невольного оператора дрожали руки. Но суть Юри уловил.
Его последняя произвольная, его собственное творение, «Юри на льду», краткая биография и любовь в четырех минутах.
Юри узнал ее в первой же дорожке.
У него не повернулся язык спросить, когда именно Витя катал его произвольную— шутки ли ради, в качестве упражнения или, может, в виде посвящения. Было видно, что в то же самое время, когда тренировался для Гран-При — тот же рост, та же длина волос, ни днем младше, ни днем старше. Выходило, что тело могло и не подводить его, когда он катал что-то чужое. Что-то, что нравилось ему…
Витя был влюблен в эту произвольную. Это понимание ударило его по лицу, хлестнуло мокрой веткой после дождя. Юри дернул головой и поднял взгляд. Две пары глаз следили за ним, как два оптических прицела, и Юри почти поднял руки, сдаваясь:
— Вы хотите, чтобы я с ним работал.
— Из этого может выйти толк, — устало сказал Фельцман.
— Вы его вдохновляете, — сухо добавила Барановская. Юри глянул затравленно — слово «вдохновение» вызывало у него зубовный скрежет. Челестино повторял его, как заклинание. Юри видел это слово на его губах, в глазах, на кончиках пальцев Пхичита, который не мог посадить квад, но мог поджечь толпу, в спокойно-отстраненном лице Джей-Джея Леруа, который выписывал на льду слова своих песен. В рубленых жестах Отабека Алтына, который казался вооруженным до зубов, хотя спандекс костюмов оставлял их всех практически обнаженными. В чувственном танце Криса, в рваных прыжках Микеле. У кого угодно, у всех знакомых фигуристов, кроме себя. Юри казался себе огромным лжецом. То, что в его случае называли Божьим даром, сложилось из хорошего чувства ритма, музыкального слуха и кровавых в буквальном смысле мозолей. А теперь ему прочили заслугу, которой он не ощущал, не хотел принять.
Юри молча запустил видео еще раз.
Он хотел спросить о связи чисто физиологических проблем с душевным состоянием — и не спросил.
Витя катался, закрыв глаза.
Юри тоже закрыл глаза и медленно выдохнул.
Он обещал Пхичиту помощь с ледовым шоу, в которое с удовольствием включился Крис. Он обещал маме приехать, как только кончится серия Гран-При. Он не был на похоронах своей собаки. Он обещал Минами Кенджиро обдумать предложение о тренерстве. И клялся Челестино, что еще раз все взвесит, прежде чем объявить о завершении карьеры на Чемпионате Мира.
Мальчик на видео вздернул руки в воздух, вывел дорожку, посадил прыжок и увел его в изящную связку, развернулся и замер, вытянув руку прямо в камеру. Позвал. Юри в своей программе предлагал ладонь пустоте, тянулся куда-то в просвет между трибунами — толкуй, как желаешь.
— Вам не жаль... — слова застряли в горле. Фельцман, судя по лицу, все понял и не стал отвечать. Барановская тихо сказала:
— Будет жаль, если он не сможет больше кататься.
Юри пообещал подумать. Если Витя у себя пройдет квалификацию, покажет хороший результат на отборочных, он выйдет на мировые. Юри хотел встретиться с ним там, еще раз все взвесить, переговорить лично, когда Витя будет в нормальном состоянии. Нельзя соглашаться на неизвестность. Может быть, мальчик был невыносим по жизни, а не только навеселе…

Какая-то часть Юри явно принимала решения быстрее, чем все остальные, и явно имела выход к речевому аппарату. Потому что обнаружить себя теперь в компании Криса, кающимся и сдавшимся, было внезапно и странно. Крис молча наблюдал за ним, пережидая приступ рефлексии. Юри скинул видео себе на телефон — трубка жгла карман, но Юри ревниво прижал ее ладонью. Это казалось ему бесконечно личным, он не готов был показывать всему миру такое откровенное признание. В чем — предстояло разобраться.
— Вик-чан умер, — вдруг сказал он, зажмурившись. Крис беззвучно ахнул и закрыл рот рукой. — Я должен съездить к нему. И семья уже забыла, как я выгляжу без костюма. Мне нужен перерыв в любом случае.
— Да, — тихо сказал Крис. Юри, подумав, добавил:
— Этот мальчик, Витя. У него пудель. Потому что у меня пудель. Пудель — и пудель. Понимаешь?
— Да, — снова сказал Крис, пряча грустную улыбку. В глазах явно читался полушутливый упрек — как тебя легко подкупить, Юри Кацуки. И это Юри еще не сказал ему про прокат-посвящение. И рад был, что не сказал.
— Это может быть совпадением, — ради справедливости уточнил Юри. Крис тряхнул головой:
— Могло бы. Но нет.
А еще Витя на банкете плакал. Так отчаянно и горько, что у Юри самого щипало в носу и першило в горле. Из-за того, что не смог показать всего, что хотел. Юри знал это ощущение.
— Я не бросаю тебя, — сказал он, оправдываясь. — Еще ведь Чемпионат Мира, помнишь?
— Конечно, — Крис блеснул глазами. — Не расслабляйся.
— Это мои слова, — Юри выдавил улыбку.
Его рейс объявили — Крис еще оставался в аэропорту, до его рейса было два часа. Юри встал, почти обрадовавшись посадке — как отмашку дали, можно дальше не объясняться. Вообще, Крис был настолько прекрасным другом, что объяснений и не требовал. Можно было просто согласиться — да, я бросаю вас, — и он бы понял. Хорошо, что Юри так сделать не мог.
Крис обнял его, стиснул плечи.
— В России холодно, — сказал он, коснувшись губами уха. Юри улыбнулся в его шею:
— Может быть, мой ученик приедет тренироваться в Японию. И еще ничего не решено, вообще-то.
— Ну да, — Крис отстранился и принял самый невозмутимый вид.

Дома было тихо какой-то особенной, густой и вязкой тишиной. Юри ходил, касаясь тонких стен, половицы смущенно поскрипывали. Мама следовала за ним по пятам, смотрела в спину — иногда, оборачиваясь, Юри встречал ее слезливый взгляд, и тогда ему хотелось пробить собой пол до земли и никогда не показываться на свет. Он затянул с возвращением, и насколько сильно, понял только когда опускался на колени перед алтарем Вик-чану. Пес блестел глазами-бусинками с фотографий, где Юри был маленьким и счастливым, веселым и пухлощеким, потом — угрюмым подростком с затравленным взглядом из-под бровей. И последняя фотография — Юри, худой, с заострившимися скулами, в серьезной черной водолазке под горло, перед самым вылетом в Детройт. Юри смотрел на снимки и думал, что если бы умер он сам, алтарь бы выглядел точно так же. В каком-то смысле, его тоже хоронили — он просто забыл сообщить об этом родным. Собственные похороны не вызывали никакой грусти — только странную легкость и чувство подъема. Хотя Челестино назвал его решение о завершении карьеры убийством. С особой жестокостью.
Мари курила, наблюдая за его передвижениями по дому издалека. Юри избегал встречаться с ней глазами, смиренно дожидаясь, когда сестра сама устанет испытывать свое же терпение и зажмет его в укромном углу после семейного ужина. По инерции за ужином Юри не ел ничего, кроме салата, полная тарелка божественного кацудона остыла перед ним, Мари милосердно и сказочно смахнула ее со стола, стоило маме отвернуться — мама бы смертельно расстроилась, заметив, что Юри не причастился к своему идолу. Юри сам не знал, почему цеплялся за форму. В уме он давно отпустил вожжи.
— Так, — сказала Мари, задвигая за собой двери спальни Юри. Отец, выпив саке, отвалился от стола и задремал, мама ушуршала на кухню, и Юри, убрав со стола, поднялся к себе, чтобы тупо уставиться на неразобранный чемодан. Он повел плечом:
— Я очень соскучился.
— Разумеется, — сурово сказала Мари. Юри подобрался, все еще не оборачиваясь.
— Тебе понравились сувениры?
— Конечно, — Мари закурила снова, ударила по стене, заработала вытяжка. Юри поежился. — Разве может не понравиться третья по счету матрешка?
— Эта с лицом Плющенко, — защищаясь, сказал Юри. Мари, судя по голосу, улыбалась:
— Куда ты опять намылился, братец?
— В смысле? — беспомощно сказал Юри. Мари плюхнулась на кровать и сурово зарезала:
— Вот давай без этого. Ты ходил по дому не так, как будто наконец-то вернулся домой.
— А как?
— Будто прощался.
— Я прощался с Вик-чаном, — отчасти это было правдой. Юри посетило желание свернуться калачиком прямо на полу в комнате с алтарем и выспаться как следует.
— Ками-сама, — грустно сказала Мари. — Ну?
— Мне предложили тренерство, — скрепя сердце, сказал Юри. — За границей.
— В Америке.
— Не… не совсем. Хотя это еще обсуждается, можно и в Америке.
— Ты сможешь позаботиться о другом человеке?
Звучало как: «Смог ли ты за двадцать четыре года позаботиться о себе?» Много лет назад, пока маленький Юри ходил на каток, маленькая Мари ходила в додзё. Удар у нее был поставлен прекрасно.
— От этого будет зависеть всё, — Юри подошел и сел рядом с Мари. Мари нельзя было рассказать о том, как плакал Витя, как он записал прокат лучшей программы Юри, как он сломанно заглядывал в глаза, как его легендарный тренер сделал предложение, которое тренеры обычно не делают. Как понимающе смотрел Крис.
Как Витя обнимал его за пояс на танцполе, и как его неверные пьяные пальцы цеплялись за пиджак.
Зато Мари можно было рассказать, как зияюще страшно, пусто стоять у выхода на лед и понимать, что катание не принесет удовольствия. Он предал Криса, Пхичита, Челестино не тогда, когда решил уйти — намного, намного раньше.
— Ты не хочешь больше кататься, — Мари будто сжалилась над ним. Юри облегченно выдохнул в темноту — свет они не включали.
— Не хочу.
Мари потушила сигарету о пепельницу на столике — они стояли везде, Мари наводила в доме свои порядки, с которыми не спорили ни мама, ни отец. Юри с готовностью улегся в распахнутые руки, шумно потянул носом воздух. Форменный джимбей Мари пах табаком и сахарной пудрой. Юри задрожал и шмыгнул носом. Он не плакал, когда ему позвонили насчет Вик-чана, не плакал, сидя на пятках перед алтарем, стоя на пьедестале с золотой медалью Гран-При, обнимая Криса, звоня заспанному Пхичиту— не получилось. Не хотелось.
Теперь Мари придержала его затрясшиеся плечи, погладила между лопаток, поцеловала в макушку.
— Ну и не катайся, — некоторое время спустя сказала она, как топор опустила, обрубила что-то. Юри всхлипнул и вытер нос рукавом свитера. — Всё золото всё равно не выиграть. Кому оно нужно?
Это был нелепый вопрос, который можно было простить лишь тому, кто никогда не соревновался. Юри простил. Мари потянулась и утерла его мокрую щеку ладонью.
— Хоть к Нишигори сходи. Они не простят.
— Конечно, — хлюпнул Юри. Пустота внутри словно сжималась, не заполнялась, но становилась меньше.
Витя Никифоров плакал красиво, в противовес этому Юри знал, что сам сейчас выглядит ужасно. Глаза-щелочки, раздувшиеся губы-лепешки, красный нос. Мари покачала головой:
— И Минако.
— И Минако, — согласился Юри. — Я еще погощу, не волнуйся.
Мари кивнула. Юри добавил:
— Можно тренировать и в Японии. Тут есть перспективный фигурист, он давно предлагал контракт, он хороший.
— Не уговаривай себя, если не хочешь здесь жить, — отрезала Мари и зашарила по штанам в поисках пачки сигарет.
— Я еще не решил, — возмущенно сказал Юри. Мари, закуривая, пожала плечами.
— Ничего не хочу сказать плохого, — заметила она. — Никто из нас не думает, что ты нерешительный и мягкий, наоборот. Три золота мира в твоем возрасте — это то, что понимает даже папа. Но я бы очень хотела знать имя того, кто тебя уже в узел завязал.
Юри поперхнулся и сморщился:
— Не кури в моей спальне, пожалуйста.
— Я не дура, Юри. Если это коммерческая тайна…
— Я поговорю с ним на Чемпионате Мира, — выдавил Юри. — Мне нужно его решение, а не его тренера. Чтобы он сам этого хотел.
— Резонно, — согласилась Мари. Она похлопала Юри по плечу и встала, вышла из комнаты, не издав больше ни звука. Юри всхлипнул ей вслед, потом посмотрел на нетронутый чемодан и полез за телефоном. Задал Гугл-переводчику русский язык и тщательно выговорил в микрофон:
— O-khu-ien-ny.
Гугл не выдал ничего вразумительного. Юри задумался. Крис немного знал русский язык и мог, наверное, помочь, но звонить ему Юри не решился.

Кенджиро Минами рвался на выход во взрослые, но судьи оттягивали его назад с равновесным упорством. Минами не унывал, Юри даже позавидовал его энтузиазму, с которым тот собирался рвать и драть, готовясь к следующему сезону. Минами было пятнадцать, он был жизнерадостным, гибким и тонким. Сильной стороной его было чувство ритма и движения, в которых Юри прослеживал что-то неуловимо знакомое. Минами был фанатом Юри, в знак уважения катал на ту же музыку, на которую Юри положил одну из старых программ, принесших ему золото Гран-При. Минами ходил за Юри по пятам и обещал однажды укусить за зад. На него было приятно посмотреть всегда, и теперь к этому ощущению примешалось зудящее чувство вины. Юри отводил глаза, сам не зная, зачем. Вроде бы и не должен ничего, а должен.
— Ты прилетел за меня поболеть, Кацуки-сенсей!
— Вроде того, — уклончиво ответил Юри. Минами прыгал перед ним, сверкая блестками на костюме. На бледном лбу поблескивал пот. Юри взял из рук ассистента салфетки и вытянул одну из коробки, промокнул безо всякой задней мысли. Минами просиял:
— Спасибо, сенсей! Я смотрел Финал Гран-При! Ваша последняя произвольная… мировой рекорд! Я так рад!
Минами делал ударение в каждом слоге. Юри улыбался как идиот.
Минами был хорошеньким. Не красивым, не привлекательным по-мужски, не притягательным по-женски — именно хорошеньким, как ребенок. Он красил волосы как поп-идол и блестел глазами как фанатка поп-идола. Юри потянулся и поправил его намертво залаченную челку. Минами вспыхнул:
— Ты будешь на меня смотреть?
— Всенепременно, — почему-то у всех вылетало из головы, что Юри точно так же выступает на национальных. Казалось, для проформы — в нем отвыкли сомневаться. Это раздражало и развращало — Юри сам справлялся с сомнением, волнуясь почти привычно, отгоняя поселившееся в нем отстраненное равнодушие: «мне среди вас недолго осталось». Катание от этого должно было страдать, но выходило наоборот. Юри понравился сам себе на последней записи — холодный, нездешний, равнодушно-сонный. Красивый. При желании можно спокойно принять за талант, вдохновенный эскапизм. Если бы.
Юри отдал Минами салфетки и потрепал его по плечу:
— Удачи тебе, Минами-кун.
Минами ушел, оглядываясь и ища глазами лицо Юри, словно что-то хотел еще сказать или увидеть. Юри смотрел вслед, а потом — только на свои ладони. Челестино звонил час назад — волновался. Юри убедил его, что справится сам, и тот может остаться с Пхичитом, дожидаясь новостей.
Минами катался ровно, уверенно, не волнуясь слишком заметно. Две небольших ошибки впечатление не испортили. Юри наблюдал, как он катится к выходу, растрепанный и красный, сияет улыбкой. Юри хлопал вместе со всеми. Внутренний голос предлагал ему не маяться ерундой и брать мальчишку в охапку — он будет смотреть в рот, слушать каждое слово, у него прекрасное чувство ритма и льда и огромный потенциал. Плюс тройняшки Нишигори, которые родились на льду — буквально. Юко забрали в больницу прямо с катка.
Юри смотрел на Минами в уголке слез и поцелуев и думал о России. Слово «okhuienny» он так и не нашел.
Яков Фельцман не требовал ответа, только просил подумать, и Юри взялся за дело настолько честно, что теперь не знал, как выключить это проклятое «подумать».
С Минами не будет проблем. Он уже достиг своего порога — приземистый и тонкий, дальше он собирался явно только крепчать в плечах и бедрах, если не уследить. Сюрпризов не предвиделось.
Юри вспоминал свои вытянувшиеся руки и ноги, ставшие чужими, центр тяжести, который будто гулял по телу, как вздумается, вспышки раздражения, запитанные на ужасе — а что, если это конец?
В его голове мальчик Витя то плакал, вытирая глаза о его пиджак, то катался, воздевая тонкие руки под его, Юри, музыку.
«Не плачь», — подумал Юри, расстегивая темно-синюю японскую форму и стягивая чехлы, чтобы оставить их у бортика.
Толпа знакомо взревела.
Не плачь.

На Чемпионате Мира Россию представлял только Георгий Попович. Юри пожал его суховатую ладонь, нашел взгляд Якова Фельцмана и вопросительно поднял брови. Фельцман изобразил губами и глазами: потом.
Потом Юри стоял на льду, щурясь на ослепительные прожекторы. Справа стоял Крис, на лбу его блестели капельки пота, на груди — серебро. Слева, чуть дальше, Отабек Алтын с бронзой и совершенно невозмутимым лицом. Юри пытался отдышаться и не мог.
Он никогда раньше не сталкивался с ощущением, будто что-то пошло ужасающе не так. Не по плану.
Отделаться от этого чувства получилось только уже на пресс-конференции участников, намного позднее, когда Юри сидел между Крисом и Отабеком и молча улыбался в камеры, скользя невидящим взглядом по залу.
«Спросите меня о планах на следующий сезон».
— Мистер Алтын! Как ощущения от результатов? Ваш дебют можно, без сомнений, считать более чем удачным…
«Спросите меня».
— Мистер Криспино, скажите, что является вдохновением для ваших программ?
Юри почему-то покраснел и на Микеле не стал смотреть.
«Спросите».
— Мистер Кацуки, ходят слухи о том, что этот сезон станет для вас последним. На чем они основаны? Просим вас от лица поклонников — успокойте общественность.
Юри улыбнулся и подумал о России. О том, как там холодно, скользко и страшно на улице по вечерам. Об ужасном языке и кошмарной инфраструктуре. Георгий Попович за соседним столом вывернул голову, чтобы на него взглянуть. Ранее Юри видел в ало-белой толпе сборной Юру Плисецкого— который даже хмуро кивнул ему, поймав взгляд.
Пауза затягивалась.

Мама и папа не звонили — их успела наверняка предупредить Мари. Крис после конференции хлопнул его по плечу, Челестино молча обнял, только ребра застонали — Челестино предстояло выдержать поток вопросов как тренеру Юри. Нельзя просто так взять и уйти без причины, без травмы и скандала, если ты даже не устал, ты не проиграл, ты на пике формы.
Телефон Юри рвали только Пхичит и Минако.
Юри, дождавшись, пока Пхичит выдохнется, нажал на ответ. Минако подышала в трубку, и Юри не выдержал первым:
— Я не сказал, потому что не был уверен.
— И четвертый титул придал тебе уверенности.
— Да, — Юри прикрыл глаза. Сглотнул. Минако помолчала.
— Что случилось?
— Ничего, — Юри оглянулся на собственный плакат — кораблик, ноги прямые и упругие, горло беззащитно запрокинуто, волосы убраны со лба. Таким он себе когда-то нравился, а теперь осточертел. — В том-то и дело.
— Юри, ты… — Минако помолчала. — Может быть, тебе просто нужен новый тренер. Или… отдых. Твоя собака тебя подкосила, это ведь понятно. Я сама пила три дня, Юри, но…
— Нет, — Юри встал перед плакатом и улыбнулся через силу. — Минако-сенсей, я устал.
— Отдохни. И возвращайся.
— У тебя никогда не было этого ощущения, что ты украла что-то чужое? Будто твой талант достался не тому человеку? Когда рядом с тобой есть кто-то, кто заслужил твоей легкости больше, чем ты?
— Бред какой, — Минако наверняка вскочила и сделала круг по комнате — Юри это почти видел. — Никто не трудился столько, сколько трудился ты.
— И люди видят результат. И ценят его. Я знаю, — Юри запнулся. — И любят его.
— И?
— Я смотрю на свой плакат сейчас. Я красивый. На плакате.
— Юри…
— Когда я не на льду, у меня совсем другая прическа, очки, скромная одежда. Я заикаюсь.
— Ты не заикаешься.
— Я не выгляжу как чемпион мира.
— Никто не выглядит так постоянно! Тебе надо, чтобы в туалете, где ты сидишь, играл Вивальди и с потолка сыпались блестки?
Юри задавил дрожащей ладонью широкую улыбку. Он обожал Минако. Поэтому он до последнего избегал этого разговора — не было предательства больше, чем это. Сенсей отвела его в секцию катания много лет назад. Она бы не поняла.
— Я хочу, чтобы меня кто-то любил, когда я не на льду. Когда я никто.
— Наверное, мы любим тебя недостаточно, — холодно произнесла Минако. Юри тут же замерз и устыдился.
— Нет, я…
— Перезвони мне, когда найдешь объяснение твоей глупости получше.
— Минако-сенсей!
В ухо ударили гудки. Юри постоял, разглядывая свое сонно-гладкое лицо на плакате, пустые темные глаза, белое горло. Принял звонок от Пхичита. Заговорил прежде, чем его друг успел разораться:
— Я буду тренировать русского фигуриста.
— Плисецкого? — обрадовался Пхичит. — Я подписан на его фан-клуб.
— Горячо, но нет, — Юри облегченно улыбнулся. Если бы Пхичит среагировал так же, как Минако, он бы не выдержал. Пчихит выдержал паузу.
— Никифоров?
— Он на банкете плакал, потому что занял шестое место. Если бы я в его возрасте занял шестое место, я бы умер от счастья.
— Я знал! Я так и знал! Видел фото в Инстаграме Плисецкого! Он сам тебя попросил?
— Можно и так сказать.
— Ты бросаешь все ради русского мальчика.
— Ему шестнадцать.
— Если это имеет значение — ему еще и шестнадцать.
— Не ради него, — Юри не мог перестать улыбаться. — Ради себя.
— Кого это волнует? — возмутился Пхичит. — Ты бы видел, что делается в Твиттере. Ты бессердечный.
Пхичит хватал самую суть. Сердце Юри трепетало и болело каждый день, но он совершенно не умел это показывать.
— Нет, ты серьезно, — недоверчиво сказал Пхичит. Юри поморщился:
— Никто не делает официальных объявлений в шутку.
— В России холодно.
— Придумай что-нибудь новое, — взмолился Юри. Пхичит звонко рассмеялся. Потом ахнул:
— Ты обещал помочь мне с шоу!
— И я помогу, — Юри потер лоб, — и я еще не умер, потому что сначала я лечу в Детройт в любом случае, потом в Японию, возню с документами никто не отменял.
— Так тебе и надо, — кровожадно фыркнул Пхичит. — Ты убийца.
— Чао-Чао так и сказал.
— Как он?
— Прекрасно. Едет на гребне волны.
— Как же я буду теперь без тебя? — вдруг всполошился Пхичит. Юри кивнул проходящей мимо канадской сборной, прижав трубку к уху, пожал пару рук. Выдохнул:
— Хочешь Никифорова третьим в нашу общагу?
— Слишком большая концентрация фигуристов на квадрат жилплощади, — засмеялся Пхичит. Юри вдруг понял, как ужасно соскучился и как еще ужаснее соскучится в дальнейшем.
— Пхичит.
— М?
— Какой он?
— Кто?
— Витя.
— «Ви-тья», — передразнил Пхичит. — Ты же собрался к нему. А сам его не знаешь.
Вообще-то, Юри пересмотрел все доступные в интернете записи прокатов. И думал всю ночь. И четыре раза прокрутил чужую «Юри на льду». И чем больше смотрел, тем больше ревновал свою лучшую программу к русскому мальчишке, который вложил в прокат то, чего Юри не наскреб при всей своей опытности — вдохновение. Легкость. Искренность. Влюбленность.
Мальчик, с которым он до недавнего времени даже не заговаривал, любил его — не фигуриста, а самого Юри. Будто музыка гладила по телу, как две робкие ладони. Будто он знал утренний теплый запах простыней, касался оставленного на подушке следа, готовил кофе и целовал, встав на цыпочки, под ухом, прижав у плиты. Юри покраснел, как школьник, просматривая прокат Виктора в очередной раз. Откровение было не из тех, которыми можно поделиться хоть с кем-то. Юри пока не разобрался, что с этим делать. Любовью к себе Юри не грешил. Разве что по воскресеньям, когда дрых до обеда, но эта любовь была бесконечно далека от катка.
— Ну, — Пхичит помолчал. — Он фотогеничный, любит свой город, слушает русскую поп-музыку и панк-рок, дружит со всем, что движется, имеет собаку, одна штука, живет один. Любит маски для волос. Что еще… злоупотребляет FaceApp’ом. Лайкает всех моих хомяков. Мечтает поставить программу под русский рок. Любит тебя.
Сердце кашлянуло и заглохло. Юри сжал кулак в кармане спортивных штанов.
— Что?
— Ну, он твой большой фанат, — Пхичит заговорил тише. — Постит твои прокаты, комментирует. Ты что, не знал, что существует такая вещь, как Инстаграм? У меня бабуля знает больше про твоего Виктора.
— Спасибо, — с чувством сказал Юри. Ему и в голову не пришло отыскать Витю в соцсетях.
А еще его вдруг обдало вполне ожидаемым осознанием.
Витя, скорее всего, понятия не имеет, что Юри будет его тренировать. Юри не дал согласия даже Фельцману и не спросил, что сам Витя думает обо всем этом.
Слишком ушел в себя.
Увлекся своими похоронами.
Юри сделал шаг к стене и стукнулся лбом о глянцевое изображение своих же коньков.

Фельцман взялся помогать, как только узнал, что Юри будет работать в России. Юри не вдавался в подробности отношений тренера и ученика, но по верхам понял, что Яков-сенсей и за мать, и за отца тоже трудился. Ничего необычного — Юри помнил, как сам тосковал по родителям, уехав в Америку, и как Челестино пытался их заменить. Поэтому большим облегчением, наверное, стало известие, что Витю не надо слать за границу, и тренироваться он будет у себя дома.
Юри нашли квартиру недалеко от домашнего катка, помогли с документами — в большинстве случаев Фельцман тяжело молчал в трубку, а потом веско ронял, что разберется. Юри не очень понимал, почему необходимо «разбираться», когда все решалось переговорами — в Японии вообще не возникло никаких проблем с договорами. Челестино проводил его в Детройте, Пхичит устроил прощальную вечеринку, завалил чемодан Юри необходимыми предметами в дорогу и на первое время и все время смотрел так, будто Юри улетает воевать в горячую точку или летит в космос. Мама и папа напутствовали по телефону — не простудись, будь вежлив, фотографируй всё, что видишь.
Когда Юри наконец обнаружил себя в своей новой квартире, сидящим на трех пухлых чемоданах и задумчиво созерцающим репродукцию какого-то русского художника на стене гостиной, тишина оглушила его.
Юри боялся повернуть голову и просто медленно вдыхал и выдыхал, глядя прямо перед собой. На картине трое молодых и очень внушительных с виду мужчин сидели на конях и смотрели по сторонам — грозно и жизнеутверждающе. Юри хотелось отдать им честь и все оставшиеся деньги и телефон. Фельцман приглашал звонить по любым возникшим вопросам, дал еще несколько полезных номеров. Юри постеснялся звонить ему, чтобы спросить, что за люди на его картине. Он мог порадоваться, что люди были одеты. И, возможно, чтобы ему было легче адаптироваться, немного смахивали на самураев — доспехами, оружием, решительными лицами. Юри робко улыбнулся им.
Мари сунула в его рюкзак русский разговорник. Юри, повозившись, вынул его, пробежал пару первых страниц глазами и в ужасе закрыл.
Внутри медленно но верно поднималось давно забытое чувство, которое он перестал испытывать перед выходом на лед — не совсем волнение, волнение-то за много лет никуда не делось. Нечто другое.
Первый поход на каток. Первое выступление на национальных. Знакомство с Челестино. Первая поездка за границу. Первая медаль.
Юри чувствовал себя маленьким мальчиком, которого ждет впереди нечто новое и удивительное, нечто, способное как убить его, так и сделать счастливым.
Он поднялся с кучи чемоданов и улыбнулся людям на картине.
— Аксель, Лутц и Луп, — пробормотал он под нос и усмехнулся.
Он был один в чужой стране, его протеже, если Юри правильно понял, был до сих пор не в курсе, что его ждет. Фельцман понимал толк в сюрпризах. Такая затея, на взгляд Юри, хорошо кончиться не могла, но тренеру Вити было лучше знать. Яков-сенсей затруднился внятно объяснить, почему Витя не вышел на последующие после Гран-При соревнования. Как будто блестящий английский внезапно захромал. Юри понял только, что мальчик испытывает сильный стресс и находится в конфликте с тренером.
Юри плохо представлял себе первую встречу. Он запретил себе в конце концов репетировать разговор — воображение уходило вразнос.
«Здравствуй, Витя. Помнишь меня? Мы танцевали твист из «Криминального Чтива» на банкете Финала. Ты был пьян вдребезги. Ты сказал, что я okhuienny».
Юри, улыбаясь, открыл холодильник и уставился в морозную пустоту.
«Я собираюсь тебя тренировать, потому что с меня хватит золота, а тебе бы не помешало».
Юри залез в телефон и нашел в заметках — ближайший продуктовый, где продавцы говорили по-английски, был через дорогу.
«Я сделаю тебя чемпионом, ты сделаешь меня человеком».
Юри оделся, спрятал лицо в повязку. Замотал сверху шарфом. Весна в России вызывала у него панику и ассоциацию с фильмом ужасов: кое-где до сих пор тонкая корка льда на всех поверхностях, серо-черное месиво на дорогах и пронизывающий мокрый ветер.
«Мне просто показалось, что я тебе понравился. Как фигурист. Ну, как тренер. Ну, ты понимаешь, о чем я».
Юри подмигнул троим самураям, чтобы обрести хоть какую-то уверенность. Самураи проводили его суровыми взглядами до дверей.

— Тебе нужна местная сим-карта, — говорил Фельцман, шагая по просторному коридору. Юри вертел головой, как в музее. На него оглядывались. Юри старался улыбаться и терялся в догадках, почему никто не улыбается в ответ. Даже у приемной стойки, где ему выдали пропуск. Он украдкой изучил свое отражение в стеклянной перегородке между секциями коридора — выглядел он нормально. Даже прилично. После утренней пробежки Юри убил добрый час на то, чтобы уложить волосы и выбрать костюм. В результате он шел по коридору в парадной черной двойке с подаренным Минако галстуком, перекинув через плечо видавший виды рюкзак со спортивной формой и коньками. Может быть, сочетание было слишком нелепым? Юри вернул взгляд на широкую спину Якова-сенсея. Яков-сенсей говорил, не проверяя, слушают ли его — его всегда слушали:
— ...разоришься. Молодец, что не опоздал, у нас тут расписание строгое. Будут приставать — звони мне, первое время, потом освоишься. А так тут народ дружный, тебя ждали. Слухи-то ходят, сам понимаешь…
— А Витя?
— А, — Фельцман махнул рукой, — сам увидишь. Сдурел. Ничего не видит, кроме катка. Я просил Юрку, чтобы он расшевелил его хоть чуть-чуть. Он никого не слушает. Я не пустил его на Россию, думал, пожалею — нет. Всё правильно… ты сейчас поймешь.
В животе шевельнулся холодок. Юри улыбнулся, такое доверие к его тренерским способностям скорее пугало и раздражало, чем радовало. Он кивнул, шевельнул губами, примеряясь:
— Yur-ka.
— А, — Фельцман оглянулся через плечо. — Ну, вас не спутаешь. Ты сразу скажи, как тебя называть, чтобы оба не дергались…
Он толкнул широкие двери и прошел вперед, отпуская, Юри едва успел поймать створку, которая вернулась на упругой пружине, угрожая разбить ему лоб.
«Россия», — с уважением подумал он и шагнул в зал. Фельцман махнул рукой:
— Там — раздевалки, тренерскую чуть позднее покажу, освойся пока, лед, если хочешь, попробуй. Начинаем мы в десять, у тебя как раз запас… А.
Русское «а» означало многие вещи, Юри еще привыкал. Обозначало наличие, отсутствие, конец цитаты, начало сентенции, удивление, радость и огорчение… Фельцман махнул рукой на каток — Юри видел огромное белое полотно и высокие борта. Знакомый запах сухого льда пощекотал нос, заставляя чуть улыбнуться. Тогда-то он впервые и подумал, что, может быть, всё будет в порядке.
— Яков-сенсей, — Юри нагнал его и заглянул через плечо, — вы сказали, что тренировка в десять…
— Видишь, да? — негромко сказал Фельцман, его глаза с тревогой следили за носящимся по льду человеком. — Ночевать тут скоро будет. Ему всё кажется, что он недорабатывает. Его родители меня засудят однажды. Привязывать его такого, что ли? Вот ты мне скажи, — Фельцман обернулся. Юри растерялся.
— Я… мы с ним это обсудим.
Он всё еще не спросил — с чего русские тренеры вообще взяли, что Юри, в жизни не поставивший ни одного прыжка никому, кроме себя, будет более убедителен, чем люди с опытом преподавания?
— Обсудите, — тяжело вздохнул Фельцман. Юри не выдержал и уцепился за его рукав, вывалив, наконец, наболевшее:
— Он может не согласиться.
Фельцман помолчал. Потом обернулся. Крикнул:
— Витя! Никифоров!
Витя катался в наушниках. Юри не смог уловить выражение его лица — он несся на огромной скорости, волосы хлестали по лицу. «Убьется», — привычно подумал Юри и шагнул ближе к борту. Фельцман за ним.
— Витя!
— Он не слышит, — прошептал Юри. Фельцман кивнул:
— Потому и позвали. На тебя он хотя бы… смотрит. Понимаешь?
Юри понимал.
— Я уже думал — пропуск отберу к чертовой матери. Так он на открытый пойдет шею ломать. Да и любят тут его, без мыла в жопу любую пролезет.
Юри наблюдал за злыми, быстрыми движениями — не программа, не хореография, никакой цели. Больше всего это походило на бытовую истерику, с криками и швырянием вещей — только без первого и второго. Витя носился, разворачиваясь и вскидываясь, размахивал руками и встряхивал волосами.
— Я переоденусь, — решил Юри. — Он все равно не услышит, пусть тогда… смотрит.
Фельцман рассеянно улыбнулся ему.
— Давай.

Таким образом, строгий костюм, один из лучших, не сыграл. Юри с сожалением сложил его в чехол и повесил на дверцу шкафчика.
- Сопрут, - раздалось от дверей. Юри обернулся, радуясь, что успел натянуть спортивные штаны и футболку. Юра Плисецкий в леопардовой толстовке швырнул леопардовый рюкзак на скамейку и сел расшнуровывать леопардовые кеды. Юри моргнул, чтобы в глазах перестало рябить.
- Привет, - он улыбнулся. Юра хмуро поднял голову и пожал плечами. Потом встал и дернул футболку через голову – не леопардовую. А Юри ждал. Юра пробурчал в темную ткань:
- Правда, что ли?
- Правда, - Юри потянулся за своей курткой.
- Это всё видео, - Юра высунул из ворота растрепанную голову. – Понравилось?
- Какое видео?
- С твоей программой, - Юра озлобленно скрутил в хвост волосы, хмыкнул: - Мы после закрытия пролезли, я снимал, он катался. А я взял и скинул Лиле Сергевне. Хотел на ЮТуб еще, но и так разведка донесла.
- Спасибо, - совершенно искренне сказал Юри и выловил в рюкзаке коньки. – Если бы не ты…
- Да ну, - Юра махнул рукой. – Хуйня.
- Эм, - Юри растерялся и нагнулся над левой ногой. Юра наблюдал за ним искоса, ужом вылезая из облегающих джинсов. В какой-то момент Юри был готов кидаться ловить его, но Юра устоял на спутанных ногах. Сел и высвободился. Глянул из-под волос:
- Я все равно вас сожру. Он это понимает, вот и раскис. Я же выхожу на взрослые в этом году, и могу то, чего он не может.
- Да? – Юри чуть улыбнулся. Юра пожал плечами:
- А ты думал, что с ним?
- Я еще не думал. Я должен знать, - Юри затянул шнурки и поднялся. – Равная конкуренция – это замечательно.
- Равная? – Юра криво ухмыльнулся. – Хуй там.
- Да, - Юри улыбнулся шире. – Хорошо, что есть ты.
- Это вам пока хорошо, - воинственно сказал Юра и тоже встал. – А потом будет нехорошо.
- Я на тебя рассчитываю, - Юри протянул руку. Юра посмотрел на нее, как на какое-то маленькое и не очень приятное на вид животное. Потом поднял глаза – пронзительно красивые. Юри укреплялся во мнении, что все русские дети превращаются в тех самураев с картины, промахивая промежуточную стадию. Сначала – эльфы, преступно прекрасные, белокурые и большеглазые – а потом сразу на коня и суровая борода до живота. Поэтому Витя сейчас так мучился.
Юра изучал его лицо еще пару секунд, а потом стиснул руку. Спросил, торопясь:
- Ты надолго и серьезно, да?
- Надеюсь, - Юри не знал, что отвечать. Юра прищурился.
- «Кацуки» тогда. А то непонятно.
- Мы же так похожи.
Юра сощурился сильнее. А потом вдруг улыбнулся.
- Ни пуха. Я бы прямо на камеру снял.
Юри подумал и сказал:
- Спа-сибо.

Юри не стал ничего делать, он просто ехал, пробуя лед, чувствуя на себе короткие внимательные взгляды – Юра принес с собой коврик для йоги и тянулся на полу недалеко от бортика, поглядывая на каток в ожидании взрыва.
Юри держался от Вити на расстоянии вытянутой руки, за спиной, дожидаясь перерыва между песнями в наушнике, или пока он обернется, или почувствует взгляд между лопаток. Отчасти Юри еще хотел его подстраховать – скорость ему решительно не нравилась, как и настроение Вити. Спустя пять минут он начал скучать – Витя либо привык к вниманию и не отвлекался на него, либо ушел настолько глубоко в себя, что ничего не видел. Тогда Юри убрался с его траектории к центру катка и замер там. Потом встал в исходную – свою. Знакомую всем на этом катке.
Фельцмана нигде не было видно. Очки Юри не стал снимать – прыгать он пока не планировал. Юра фыркнул и нырнул вниз, пропадая из виду, наверное, улегся на коврик. Витя резал круги, не глядя на замершего в центре Юри.
Ах, так.
Юри повел рукой, вызывая в памяти знакомые ноты, аккуратные и сдержанные фортепианные переливы. Ему нравилась написанная для этой программы музыка – спокойная и даже робкая, она расходилась постепенно, никуда не спеша, но выдерживая одну и ту же ритмичную скорость. Юри жадно хотел верить, что в ней он сам, что таким он и видится другим людям – простая, сдержанная красота и спящая сила, к которой тянешься исподволь. Он часто завидовал созданному собой же образу и стыдился в этом признаться. Юри прикрыл глаза и вошел в любимую дорожку, стараясь не думать ни о чем, кроме программы. Лед был хорошим, мягкая обволакивающая тишина помогала отключить лишнее. Даже странно – стоило сознательно отказаться от карьеры, чтобы получить какое-то свежее, неизведанное ранее удовольствие от своих же результатов. Юри улыбнулся, не открывая глаз. Он был уверен, что не врежется в Витю. Сдернул и сжал в руке очки, выходя на прыжок, взлетел, ударился о лед, похвалил себя – не чиркнул, не шатнулся.
Замер в середине программы, открывая глаза, услышав вдруг все разом – и свое сбитое дыхание, и чужое – испуганное, тяжелое.
Юри быстро надел очки и пригладил волосы рукой в перчатке. Витя стоял у дальнего борта, вцепившись в него руками, и глазел, приоткрыв рот.
Юри кашлянул и двинулся к нему, уронив руки вдоль тела. Коленки слабели.
Это ребенок. Ребенок, которому нужна твоя помощь, который любит, как ты катаешься. Представь, что твой любимый актер, например, приехал поздравить тебя с Новым Годом. Что бы ты сказал?
- Привет, - сказал Юри и остановился. Витя шумно дышал, уставившись в его лицо. Юри смешался и пригладил волосы снова. – Ви-тя. Я, э.
За их спинами кто-то хрюкнул. Витя быстро покосился туда и вернул взгляд на лицо Юри. Медленно облизал губы. Юри помолчал.
- Я буду твоим тренером. На этот сезон. Мы вернем тебя на прежний уровень. Нет, намного лучше. Поднимем на новый. Мне сказали, у тебя небольшие проблемы…
Витя молчал, глядя на него неподвижным взглядом. Юри улыбнулся и протянул руку:
- Идет?
Витя посмотрел на его руку – не так, как Юра, не с отвращением. Витя смотрел, будто ладонь могла рвануть, и чека была у Юри в другой руке. Потянулся и тронул кончики пальцев.
Юри заставил себя не отдернуть ладонь. Ощущение было странное, щекотное и поползло вверх до локтя.
- Он настоящий, - подал голос Юра Плисецкий. Витя сипло отозвался, не отводя глаз от Юри:
- Нахуй иди.
- Если ты не против, разумеется, - добавил, опомнившись, Юри и качнулся, когда Витя вцепился в его руку, как клещ, стиснул до боли и рывком подтянул себя вплотную, качнувшись на коньках. Они были одного роста. Юри не выдержал и сглотнул. Личное пространство для Вити, очевидно, не существовало. На банкете он совался к лицу, шептал в щеку, трогал за рукав пиджака и висел на его плече всем телом. Но тогда Юри не чувствовал этого смущения, теперь же его вдруг ровно и густо облило жаром. Витя смотрел в глаза пристально, как на допросе. Юри пригляделся и вдруг выловил в голубой прозрачной радужке карие и серые крупинки.
Глаза такого цвета вообще находились среди культурных откровений. Однажды, немного выпив, Юри решительно поймал Криса за руку, посадил на диван и разглядывал бледно-зеленую радужную оболочку, с восторгом найдя в ней золото, серебро и даже бирюзу. Крис терпел пару минут, а потом пригрозил устроить разврат и непотребство, и Юри пришлось отстать.
Теперь он пялился, и никто ему не мешал.
Он видел синие глаза – у Джей-Джея Леруа были синие. Не так близко, конечно. У Аксель, Лутц и Луп – густо-синие, почти черные, а у Мари - серые, как и у мамы.
Но не голубые.
Юри кашлянул. Витя моргнул светлыми ресницами и вдруг заорал, не отстраняясь, прямо в его лицо:
- Яков Борисыч!
Юри качнулся, Витя вцепился в его плечи, сжал и с усилием обогнул, дернулся по катку к противоположному борту. Юри, обтекая, оглянулся, боясь, что Витя упадет. Тот несся к стоящему у выхода Фельцману, как на пожар. Врезался и начал кричать, без предупредительного выстрела, размахивая руками и теряя голос. Юри моргал, ему казалось, он смотрит фильм на другом языке, улавливая не суть, но эмоции.
- Перевод нужен? – лениво спросили за спиной. Юри обернулся. У ближнего борта выстроились Юра, Георгий Попович и красивая рыжая девушка в русской форме. Она ослепительно улыбнулась Юри.
- Нет, спасибо, - Юри подъехал, чтобы пожать руки, подумав, аккуратно тронул тонкие женские пальчики в перчатке. Он видел эту девушку, но по имени не знал.
- Мила, - махнул на нее рукой Юра. Юри кивнул:
- Я очень рад. Ми-ра.
- Водички? – заботливо предложил Георгий. Вид у него был хитрый и расстроенный одновременно. За спиной орали уже в два голоса. Юри боялся смотреть назад.
- Нет. Спасибо.
- Все нормально будет, - со знанием дела сказала Ми-ра. – Сейчас договорятся. Витя любит сюрпризы. Он тебе рад, ты не думай.
- Ага, а как Инстаграм будет рад, - фыркнул Юра. Георгий скосил на него глаза:
- Бабич. Я за ноги, ты за руки?
- Да он же хороший мальчик, что ты, он же просто шутит, - Мила фыркнула. Плисецкий дернул плечом и убрал в карман зажатый в руке телефон. Не леопардовый, но украшенный мордой тигра. Юри наблюдал за ними и хотел домой. Юра вдруг фыркнул:
- Ути батюшки, - и отвернулся, закатывая глаза, спеша к дверям. Юри проводил его взглядом и медленно оглянулся. Витя висел на шее у Фельцмана, прыгнув, кажется, прямо через бортик в коньках. Фельцман хлопал его по спине. Юри поспешно развернулся обратно, борясь с желанием за что-нибудь извиниться. Неважно, за что.
Мила вздохнула и заморгала. Гоша отвел глаза.
- Все хорошо? – испуганно спросил Юри. Мила стиснула его плечо:
- Не ссы. Пошли, столовую покажем.